Том 1. Тяжёлые сны - Страница 162

162

Мите вдруг захотелось представить себе, какого роста Раечка: пожалуй, она достала бы головой до его пояса.

Все мешали читать: пришла Дарья и говорила с Аксиньей о своем милом… Но надо учиться, чтобы опять не схватить единицы… Хлопнула выходная дверь, Дарья убежала.

– О, чертова кукла! – крикнула Аксинья.

Митя не слышал, из-за чего они поссорились; он посмотрел на мать; Аксинья вязала чулок и сердито сжимала губы.

«Чертова кукла! – повторил Митя про себя, улыбаясь. – Должно быть, – подумал он, – это большая кукла, как человек, и ею по ночам играют черти. А днем? Ну днем она живет, как все. Может быть, и не знает, кто придет за нею. Поглядеть бы, – думал Митя, – как черт играет Дарьей. Может быть, он делает ее кошкой, выносит на крышу и заставляет бегать и мяукать…»

Эти мечты смешили и развлекали Митю. Он не заметил, как и мать ушла. Вдруг среди тишины скрипнула дверь из коридора.

Митя оглянулся. На пороге стоял Отя с выражением напряженного любопытства в выпуклых глазах. Он на цыпочках, смешно махая руками, подошел к Мите и спросил:

– Один?

– Один, – сказал Митя.

Отя вышел тихонько и вернулся через минуту вместе с Лидией. Барышня улыбалась и казалась встревоженною.

– Послушай, – зашептал Отя, – расскажи нам еще про ту девочку, про падучую.

Лидия захихикала от смешного слова, – она знала, что Отя придумал его нарочно, – и от ожидания любопытного рассказа.

– Хорошо, – сказал Митя и встал.

Лидия села на его стул, сложила руки на коленях и не отрываясь смотрела на Митю. Отя поместился на зеленом сундучке, поколачивал кулаками по коленям и делал сестре гримасы. Митя повторял рассказ, как и прежде, – а в конце, вспомнив, как взвыла мать над Раечкой, засмеялся. Барышня при этом вздрогнула.

– Какой ты бесчувственный, – с неудовольствием сказала она, – подумай, ведь девочке больно было! А ты вдруг смеешься!

– Да, – наставительно сказал Отя, – ты, брат, не отличаешься тонкими чувствами. Над падучими девочками не надо смеяться.

Митя вспомнил опять, как раскинулись Раечкины руки, и хрустнул ее череп, и кровь тонкой струйкой медленно поползла в серый сор. Митя заплакал. Дети поглядели на него, переглянулись, захихикали. Им стало неловко. Они не знали, что говорить и как уйти. Выручила барыня.

Она заметила, что детей нет в комнатах, и отправилась на поиски.

Она услышала голоса, постояла в темном коридоре, потом распахнула дверь и появилась на пороге. Выпрямившись, закинув голову и высоко подымая густые черные брови, от которых теперь было так близко до гладко причесанных волос, что это придавало ей глупый и смешной вид, постояла она с минуту, – и под ее сверкающими взорами все трое застыли на местах.

Отя и Лидия пугливо смотрели на нее, однообразно держали руки на коленях и натянуто улыбались. Митя исподлобья глядел на барыню, а крупные светлые слезы медленно катились по худощавым щекам и падали на полинялую домашнюю блузу.

– Дети, идите в комнаты, – сказала наконец барыня, – вам здесь нечего делать. Что за место, что за компания!

Дети поднялись. Пропустив их вперед, барыня пошла за ними.

Митя слышал удаляющиеся звуки ее негодующего голоса.

«Неприличное место!» – обидчиво подумал он и оглянул голые стены каморки, дощатую перегородку, убогие вещи, сундуки, – большой буро-красный, с жестяною оковою, и маленький зеленый, – окно, из которого видны крыши, трубы и блеклое небо. Все бедно, грубо и жалко.

«Подкралась как! – подумал Митя про барыню, – от нее не утаишься, точно ведьма!»

Со двора, из открытого окна чьей-то квартиры доносилось томительно-нежное пение флейты, – как Раечкин плач.

IV

Митя разделся и улегся на своей постели, которую мать расстилала ему на большом сундуке; сама же она спала на кровати, втиснутой в угол между перегородкой и дверью в коридоре и закрытой ситцевой пестрой занавеской. Теперь Аксинья сидела в кухне, – еще будет ужин барыниным гостям. Из-за дощатой перегородки на потолке и на полу виднелись световые полоски, а здесь, у Мити, тьма страшила. Митя закутал голову в одеяло.

Прежде любил он, лежа, помечтать о невозможном: о подвигах, о славе и о чем-нибудь нежном и тихом. Сегодня мечты стремились к Раечке. Что теперь с нею? Страшно впотьмах представлять ее мертвою. Страшно думать о том, что Раечку будут отпевать, зажгут желтые свечки, распустят в воздухе синий ладан, – и потом ее зароют, – но не мог Митя не думать об этом.

«Там ей будет лучше, – вспомнил он материны слова. – Как лучше?» – с недоумением подумал он, и вдруг радостно догадался: «Да, она воскреснет и будет с ангелами».

Все отчетливее становился в Митином воображении Раечкин образ. Как будто кто-то дорисовывал его медленно и тщательно тусклым свинцовым карандашом, – и каждая новая черта внушала Мите смешанные чувства страха, восхищения, жалости.

В кухне Аксинья точила нож о край плиты. Неприятный лязг мешал заснуть. Митя высвободил голову из-под одеяла и тихонько позвал:

– Мама, а мама!

– Ну, чего тебе? – откликнулась мать.

– А Раечкина мать не помрет? – спросил Митя.

– Кака така мать?

– А вот, что девочка-то расшиблась.

– Ну? – отозвалась мать суровым и досадливым голосом.

– Так вот ее мать, говорю, не помрет?

– С чего ей помирать-то?

– А с горя по Раечке, – тихо сказал Митя, и слезы покатились из глаз, моча ему щеки и подушку.

– Спи, дурак, спи, когда лег, – с досадою сказала Аксинья. – Все бы с такого горя помирали, так и людей бы в Рассеи не осталось.

162