Том 1. Тяжёлые сны - Страница 166

166

Митя закрыл глаза, – Раечка вспомнилась, – она прошла улыбаясь, протягивая к Мите белые руки. На ее лице сияло счастье. Она была бледная и в крови, – но ей не больно было; радостно пахли ладаном ее светлые кудри.

– Как во сне живем, – медленно говорила Дуня, глядя на близкое и бледное небо, – и ничего не знаем, что к чему. И о себе ничего не знаем, и есть ли мы, или нет. Ангелы сны видят страшные, – вот и вся жизнь наша.

Митя глядел на Дуню, улыбаясь – и радостно, и покорно. Он чувствовал теперь, что не больно умирать: только покоряйся тому, что будет.

– А мне она померещилась сегодня, – тихо сказал он.

Дуня вздохнула, и Митя радостно подумал: – «Это – Раечка дышит», – но сейчас же спохватился и понял, что это – Дуня.

– Ты молись, – посоветовала она.

– За Раечку? – спросил Митя.

– За себя, Раечке и так хорошо, – сказала Дуня, и лицо ее озарилось печальною и светлою улыбкою.

Митя помолчал и потом начал рассказывать про учителей, как он их боится и как они кричат.

– И откуда они, учителя, иной раз берутся! Идешь себе по улице, ничего не думаешь, а вдруг он, да как крикнет!

Митя развел руками с видом недоумения и как-то глупо рассмеялся. Он начал говорить, как и они, так же тихо, но они слышали, – привыкли к тихому.

– Я тоже училась, в прогимназии, – сказала Дуня. – Теперь не хожу. Вот, Бог даст, еще шесть месяцев туда похожу, сдам экзамен на сельскую учительницу. Получу место, – поедем с мамочкой в деревню.

– Всё несправки наши; обносились совсем, – угрюмо сказала мать. – Скареды наши хоть бы юбчонкой помогли.

– Без них обойдемся, мамочка, – спокойно возразила Дуня. – Это мамочка про нашу родственницу одну, – объясняла она Мите. – У нее муж на хорошем месте. Только им самим много надо, – у них дети.

– Я им помогала, – с раздражением говорила мать. – Как они нуждались, нашего с Дунечкой немало им пошло. Себя обрывала, потому что я к чужому горю очень восприимчива. Вдруг она теперь все забыла. Вот это меня и возмущает. Помилуй скажи! Заработка такая хорошая, и сейчас человек о себе зазнается.

– А вы у них бываете? – спросил Митя.

– Пошли с Дунькой на днях, – ответила старуха, досадливо усмехаясь своим воспоминаниям. – Приняли, хаять нечего, по-хорошему, – рассказывала она, – и сейчас это закуска. Чего-чего не наставили на столе! А пошли домой, хоть бы тебе, скажи, рваную тряпчонку дали!

– Мамочка! – с тихим укором сказала Дуня.

– Зная свою родную сестру в такой нищете, в бедности, – продолжала не слушая мать, – и они не могут какой-нибудь пятеркой, десяткой, чтоб перевернуться! Закусок рублей на десять, а мы с голоду помираем.

– Мамочка! – опять сказала Дуня погромче и решительнее.

Но старуха быстро бормотала свои жалобы и все вязала, наклоняясь к спицам, словно дремля.

– Буквально все позаложили, попродали! Положение! – говорила она. – Прямо не везет в жизни людям. Зовут: приходи, говорят, мы вам с Дуняшей завсегда очень рады, потому как мы вас любим и очень обожаем, – это они-то нам говорят. Помилуй скажи! Если ты меня так любишь, так докажи, сделай твое одолжение. Нет, это не есть любовь, это – лесть одна.

Смутные воспоминания пронеслись в Митином сознании, – он подумал: «Не жаловался ли кто-то когда-то раньше этими же словами?»

Дуня сидела прямая, неподвижная, положа руки на колени, полузакрыв глаза, – казалось, что она дремлет. В последних солнечных лучах спокойное лицо ее напоминало Мите покой на лице у Раечки.

– А если вы не найдете места? – спросил Митя.

– Как не найти! Не дай Бог! – с тревогой в голосе ответила старуха.

– Бог устроит, – спокойно сказала Дуня, – а захочет, приберет. Это мы думаем, деться некуда, – а дверь-то рядом.

Тонкою и бледною рукою она показала на вечереющее небо. Митя поглядел по направленно ее руки, в окно. Старуха продолжала бормотать свои жалобы. Дуня смотрела на нее светло и строго. Она сказала:

– Мамочка, не ропщи! Бог с ними, нам ихнего не надо.

– А ты мать не учи, – сердито сказала старуха, возвышая голос. – Косы то-то я тебе давно не чесала.

– Так ты, мамочка, на мне и облегчи сердце, а их не брани, – спокойно ответила Дуня.

Мать сразу успокоилась и сказала ворчливо, но уже мирно:

– Кого чем Бог накажет. У богатых характерные дети, бьются с ними родители, а моя-то голубка кроткая, и сорвать сердца не на ком.

Дуня улыбнулась, и вдруг от этой улыбки вся засияла и зарадовалась. Митя думал:

«Так только Раечке улыбаться!»

И радостно стало ему.

– Хочешь, Митя, я тебе свои картинки покажу? – спросила Дуня.

– Покажи, – сказал Митя.

Дуня встала, – она была немного выше Мити, – пошла, сгибаясь под крышею, в угол, порылась там в сундуке и через минуту вернулась с папкой, завязанной по краям тесемочкой. Папка уже была истертая, с обломанными краями, и тесемочки отрепанные, – но по тому, как Дуня держала папку в руках и как на нее смотрела, Митя догадался, что здесь ее самые дорогие и любимые вещи. Дуня села на балку рядом с Митей, положила папку на колени, неторопливо развязала тесемку, улыбаясь радостно и светло, и раскрыла папку. Там лежали пожелтелые от времени, иные порванные, рисунки из старых иллюстраций. Дуня осторожно перебирала их тонкими и бледными пальцами. Она выбрала один, самый желтый и растрепанный, снимок с какой-то старой картины и передала его Мите.

– Это – хорошие картинки! – с убеждением сказала она. – Они у меня вместо кукол. Я их люблю.

Митя взглянул на девочку. Она застенчиво потупилась, и щеки ее слабо зарумянились. Митя опустил глаза на рисунок. Рисунок туманился и расплывался. Жалость томила Митино сердце. Что-то горькое и щекочущее подступало к горлу. Митя выпустил рисунок из рук, закрыл лицо ладонями и заплакал, сам не зная о чем.

166