– Что, дружище, – закричал Андозерский, – никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает? Логин засмеялся. Сказал:
– Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.
– Не признавать идеалов – безнравственно и нерационально, – горячо сказала Ивакина.
– Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петровной, – внушительно сказал Мотовилов. – Главный недостаток нашего времени – затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.
– Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, – подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.
Мотовилов ораторствовал об идеалах длинно, внушительно и кругло. Иные почтительно слушали, другие вполголоса разговаривали. Андозерский занимал Нету и украдкою кидал на Анну пронзительные взгляды.
– Вы были с нею на мельнице? – тихо спросила Клавдия.
– Да, – сказал Логин, – там хорошо.
– Хорошо! В этом прекрасном диком месте говорить с нею! И она молола вам суконным языком об идеалах! Какая жалость!
Логин засмеялся.
– Вы не любите ее?
– Нет, я только дивлюсь на нее. Быть такой мертвой, говорить о прописях, букварях и вклеивать в эти разговоры тирады об идеалах, – как глупо! Идеалы установленного образца!
– Она любит говорить, – сказала Анна, – о том, чего не понимает, – о своем деле. Так, заученные слова, лакированные, прочные. И притом теплые. И бесспорные.
Она говорила спокойно, – и Логину ее слова, и ясная улыбка, и медленные движения рук казались жестокими.
Браннолюбский хлопал под шумок рюмку за рюмкою и быстро пьянел. Вдруг закричал:
– Не согласен! К черту идеалы!
Но тотчас же «ослабел и лег». Биншток и Гомзин прибрали его, и он больше не являлся. Евлалия Павловна притворялась, что весела, но была в жестокой досаде и безжалостно издевалась над Гомзиным. Биншток не подходил к ней и посматривал злорадно.
Баглаев сидел рядом с женою; имел пристыженный вид. Девицы Дылины вернулись с видом «как ни в чем не бывало» и только потряхивали мокрыми косами. Андозерский подмигнул Вале, Валя лукаво опустила глазки, Баглаев старательно не глядел на сестер. Нета разрумянилась, и лицо у нее было счастливое.
Пришли гимназисты; с хохотом рассказывали что-то Андозерскому. Андозерский захохотал. Крикнул:
– Вот так дети!
Все повернулись к нему.
– Вот наши молодые люди интересное зрелище видели.
– Представьте, – заговорил Петя Мотовилов, показывая гнилые зубы и брызжась слюною, – мальчишки изображают волостной суд: там один из них будто пьяница, его приговорили к розгам. И все это у них с натуры, и тут же приговор исполняют. А девчонки тоже стоят и любуются.
Барышни краснели, кавалеры хохотали. Баглаева сказала пренебрежительно:
– Какие грубые русские мужики!
– Ну и что ж дальше? – спросил Биншток.
– Да мы ушли: очень уж подробно они представляют, даже противно.
Жозефина Антоновна сердито ворчала на мужа, сверкала на всех черными глазами и бросала гневные взгляды на Валю. Совсем неожиданно она заявила:
– Которая дрянь чужих мужей прельщает, той бесстыдной девице иная жена может и глаза выцарапать.
– Руки коротки, – огрызнулась Валя.
– Что ж вы на свой счет принимаете, – накинулась на нее Баглаева, – видно, по вашей русской пословице, знает кошка, чье мясо съела?
Валя хотела было отвечать, но Анна строго уняла ее. Валя ярко покраснела и смущенно начала рассказывать барышням, что говорят в городе о холере. Анна засмеялась, взяла ее за локоть и тихо сказала ей:
– Надо вас, Валя, вицей хорошенько.
– За что ж, Анна Максимовна? Почему ж я знала, что он пойдет? – оправдывалась Валя.
Варвара злорадно смотрела на сестру. Мотовилов сказал внушительно и негромко:
– А вот мне на вас жалуются, госпожа Дылина. Валя сидела как на иголках и растерянно молчала.
– Да-с, крестьяне жалуются, – продолжал Мотовилов, помолчав немного.
– Да за что же? – робко спросила Валя.
– Вообще, недовольны. Вообще, им не нравится, что учительница. Ну, и вы ссоритесь с сослуживцами и детей балуете, да-с! И все вообще у вас идет навонтараты.
– Да я, Алексей Степаныч…
– Ну-с, я вас предупредил, а там не мое дело. А впрочем, и я согласен. По-моему, баба или девка в классе – одно баловство.
– Ну, что о делах теперь! – вмешался было Баглаев. Но жена сейчас же его уняла.
– Какое ты имеешь право вступаться? Разве тебя просили? Разве ты чей-нибудь здесь любовник? Ты от всякой смазливой вертуньи сам не свой. Знай свою жену, и будет с тебя.
– Знаю, знаю, матушка, виноват!
– То-то, – наставительно сказал Гуторович, – не фордыбачь, виносос, – у тебя еще вино на губах не обсохло.
Молодые люди смеялись.
– Что, напудрили голову? – язвительным шепотом спрашивала Варя у своей сестры. – Так тебе и надо!
Логин и Пожарский стояли в стороне. Логин спросил:
– Скоро на вашей свадьбе запируем?
– Какая там свадьба! – уныло сказал Пожарский.
– Что так?
– Сама девица – ничего, почтительна к нам, что и говорить, да вот где точка с запятой: богатый, но неблагородный родитель и слышать о нас не хочет, – козырь есть на примете.
– Плохо! Но все ж вы попытайтесь.
– Чего пытаться-то? Формальное предложение сегодня по дороге делал, – нос натянули. А вы, почтеннейший синьор, уж за престарелой ingenue приударили, за Ивакиной. Но это сушь! Вы бы лучше наперсницу барышень тронули, – веселенькая девочка!