И его утешали воспоминания, – и он тоже был ребенком, и смеялся, и бегал по свежей траве под сумрачными деревьями, – и за ним смотрела милая мама.
Жало смерти – грех
(I Коринф. 15, 56)
Два дачные мальчика забрались в глухой лесной уголок на берег реки и ловили рыбу на удочку. Речка обмелела, журчала по камням, так что во многих местах деревенские ребятишки легко могли переходить ее вброд. Дно было песочное и ясное.
Один из маленьких дачников удил внимательно, другой – рассеянно, словно между прочим. Один, Ваня Зеленев, производил с первого же взгляда впечатление урода, хотя трудно было сказать, что в нем особенно дурно: зеленоватый ли цвет лица? несимметричность ли его? большие ли и тонкие оттопыренные уши? слишком ли толстые и черные брови? или этот растущий над правою бровью кустик черных волос, за что Ваню дразнили иногда трехбровым? Все бы не беда, – но что-то искаженное чудилось в этом лице, – придавленное, злое. Держался он сутуловато, любил гримасничать и кривляться, – и так это вошло в его природу, что многие считали его горбатым. Но он был совсем прямой, сильный, ловкий и смелый, даже дерзкий иногда. Он любил лазать на деревья, разорять птичьи гнезда, и при случае охотно поколачивал маленьких. Одежда на нем была старая и заплатанная.
Другой, Коля Глебов, сразу казался красивым, хотя тоже, если разобрать, ни строгой правильности, ни особой тонкости выражения не являли его черты. Он был беленький и веселый. Когда он смеялся, под его подбородком вспухал бугорок, – и это было очень мило. Мама именно в это местечко любила целовать его. Одет он был чистенько и красиво: матросская курточка, коротенькие панталоны, черные чулки, желтые башмаки. Он был сын морского офицера, плававшего ныне за границей. Жил Коля здесь на даче вместе с мамой.
Возле мальчиков стояли две жестянки с водой. Туда мальчики бросали выловленных рыбок. Но плохо ловилась рыба…
– Красивое местечко, – нежно звенящим голоском сказал Коля.
– Что красивого? – хриплым детским баском возразил Ваня, странно дергаясь плечьми.
– Обрыв-то какой, высокий, страсть, – сказал Коля, показывая движением подбородка через реку на высокий противоположный берег, – а там березки лепятся. И как они только стоят!
– Вода подмоет, – пробасил Ваня, – обрыв обвалится.
– Ну! – недоверчиво сказал Коля и посмотрел на Ваню так, словно просил не делать этого.
– Да уж верно, – со злою усмешкою сказал Ваня.
Коля грустно посмотрел на обрыв: плотные, красные пласты глины высоко громоздились один на другой, точно гладко срезанные громадною лопатою. Кое-где еле заметные трещины отлепили один пласт от другого. В иных местах, ближе к воде, виднелись небольшие углубления, словно промытые водою. Вода бежала такая жидкая, прозрачная, и так нежно плескалась о могучий обрыв.
«Она хитрая, – подумал Коля, – слизывает помаленечку. Подумать только, вся эта громадная стена, со всеми веселыми березками на ней, вдруг сползет в реку!»
– Ну, это еще не скоро будет, – сказал он вслух.
Помолчали мальчики. И опять, нежный и ласковый, зазвенел Колин голос:
– А в лесу-то как славно! Смолой пахнет.
– Шкипидаром, – вставил Ваня.
– Нет, хорошо пахнет, – радостно говорил Коля. – Утром я белку видел. По земле бежала, а потом на сосну, – так ловко вскарабкалась, только хвостик мелькает.
– А я дохлую ворону под кустом видел, – объявил Ваня. – Вон там, – сказал он, показывая в сторону головой и плечьми и весь корчась при этом. – Я заметил место.
– Зачем? – с удивлением спросил Коля.
– Домой приволоку, – объяснил Ваня. – Положу Марфе на кровать.
– Ведь она испугается, – опасливо сказал Коля.
– Ворона-то? Ау, брат, мертвая, – сказал Ваня таким злорадным голосом, точно ему очень нравилось, что ворона мертвая.
– Не ворона, а Марфа, – сказал Коля, слегка улыбаясь и немножко щуря веселые глаза, отчего нежное лицо его стало кисленьким, как барбарис.
– А! – протянул Ваня. – Я думал, ты говоришь, ворона Марфы испугается. Она у нас безобразная, как смертный грех. Мать красивых не держит, – отца ревнует.
– О, ревнует!
Коля протянул не вполне понятное ему слово, точно вслушивался в его звук.
– Боится, что влюбится, – пояснил Ваня и засмеялся. – Точно он на стороне не может, – злорадно сказал он.
Помолчали опять. И снова Коля сказал, но уже неуверенным голосом:
– А там какой луг красивый, вон направо! Цветочков много, все разные, – так весь луг и пестреет. И некоторые пахнут так хорошо.
Ваня глянул на него досадливо и проворчал:
– И коровы нагадили.
– Ну, на тебя не угодишь, – сказал Коля и опять улыбнулся так, что лицо у него стало кисленькое.
– Я телячьих нежностей не люблю, – сказал Ваня. – Я люблю выпить и покурить.
– Выпить? – с удивлением и ужасом спросил Коля.
– Ну да, вина или водки, – с искусственным спокойствием сказал Ваня, искоса посмотрел на Колю и сделал очень свирепую гримасу.
– Нельзя же нам пить вино, – сказал Коля, и ужас послышался в его голосе. – Это большим только можно, да и то нехорошо.
– Все это выдумки, – решительно ответил Ваня. – Навыдумывали разных правил, чтобы нами помыкать. Родители воображают, что мы их собственность. Что хотят, то с нами и делают.
– Так ведь это вредно – пить, можно заболеть, – сказал Коля.
Ваня посмотрел на него странным, смущающим взором. В его слишком светлых, словно прозрачных глазах вспыхивали янтарные искорки.