Том 1. Тяжёлые сны - Страница 85

– Да новые божества и не родятся, – со спокойною уверенностью возразила Анна.

– Их выдумают!

– Нет, этого не может быть. Будущее принадлежит любви.

– Вы, кажется, думаете, что и вера, и надежда мешают любви? – спросил Логин.

– Да, я так думаю. Мне кажется вот что: надежда – такая беспокойная, эгоистичная, при ней и вере, и любви тесно. Вера слишком точна, – при ней и надежда тает, и любовь смиряется заповедями и догматами. Надеются ведь только тогда, если может быть и так и этак, а тут все ясно, как в сказке: пойдешь направо – коня потеряешь, налево – головы не сносишь, вот и выбирай добро или зло. На что тут надеяться? И любить можно только свободно, а не по заповедям. А потом любовь будет людям как воздух.

– И земной рай устроит? – насмешливо спросил Логин.

– Не знаю. Может быть, она будет жестокая. Она будет принята миром, которому не на что надеяться, не во что верить.

Логин слушал рассеянно. Чувственная раздраженность опять томила его, и смущала близость голых плеч и рук, полуоткрытой груди, дразнили мелькающие из-под короткого сарафана слегка загорелые икры легко идущих по дорожной пыли ног; загоралось желание обнажить это стройное тело, благоухающее зноем амбры и розы, и овладеть им. Сказал томным голосом:

– Любовь – невозможность. Она – мэон, атрибут Бога, создавшего мир и почившего навеки. Наша любовь – только самолюбие, только стремление расширить свое «я», – неосуществимое стремление.

– А вы его испытывали?

– Жажду его! – тоскливо воскликнул Логин. – Ах, Анна Максимовна, скажите, вы верите в эту будущую любовь?

– Верю, – ответила Анна улыбаясь.

– Да ведь вера мешает любви? Вы непоследовательны! Но как вы достойны любви! Анна засмеялась.

– Вот неожиданный комплимент!

– Нет, нет! Я хотел бы вам сказать… Но все слова – такие жалкие! О, если б и вы…

Анна повернулась к Логину и смотрела на него. Ее вспыхнувшее лицо с широко открытыми глазами горело радостным ожиданием. Логин замолчал и шел рядом с нею, и глядел на ее вздрагивающие алые губы.

– Да, – сказала она смущенно, – может быть…

– Ах, Нюта! – страстно воскликнул Логин. Губы Анны, алые и трепещущие, были так близки. Знойное облако желаний трепетно пронеслось над ними.

Далекие, нечистые воспоминания вспыхнули в его душе, зазвенели в ушах грубые слова. Что-то повелительное, как совесть, стало между ним и непорочною улыбкою Анны. А молодая радость, жажда счастия влекли его к ней. Земля и пыль, приставшие к Анниным ногам, напоминали, что она – земная, родная, близкая, возникшая из темного земного радостным цветением, устремлением к высокому Пламени небес. Он мучительно колебался.

Ее губы горделиво дрогнули, и улыбка их померкла. В ее глазах промелькнуло скорбное выражение. Анна отвернулась и тихонько засмеялась. Холодом повеяло на Логина. Припомнился ему смех русалки на мельничной запруде, тот смех, который слышался ему в одну из его тяжелых ночей. Анна сказала грустно:

– Вы замечтались под ясным небом, а мне надо торопиться, а то отец… Я слышала, что вы разошлись с Коноплевым.

Логин рассказал ей о ссоре. Анна выслушала молча и потом сказала:

– Того и надо было ждать. Что это за человек! Дул ветер с запада, он был нигилистом. Повеяло с востока – стал фанатиком Домостроя. А мог бы сделаться и фанатиком опрощения. Может быть, и сделается. Все это у него случайное. Своего ничего. Он весь как парус, надутый ветром.

– Странно, – сказал Логин, – что он ни на кого не ссылается, кроме Мотовилова.

– Мотовилов! Вот человек, который не имеет права жить!

Логин взглянул в ее лицо. Оно все пылало гневом и негодованием. Логин покорно улыбнулся.

Светло и грустно было в душе Логина, когда он возвращался домой. Косвенные лучи солнца улыбались в малиново-красных отблесках на стеклах сереньких деревянных домишек. Улицы к вечеру начинали быть более людными. Попадались иногда шумные ватажки мещан.

А вот посреди улицы, из-за угла по дороге от крепости, показалась толпа. Что-то вроде процессии. Окна по пути поспешно отворялись, выглядывали головы обывателей, прохожие останавливались, уличные ребятишки бежали за процессиею с видом чрезвычайного удивления.

Наконец Логин рассмотрел всех. Шли по самой середине улицы Мотовилов с женою, Крикунов с табакеркою, оба директора, казначей, закладчик и его жена, Гомзин, – великолепные зубы радостно сверкали издали, – еще несколько мужчин и дам, и среди этой толпы Молин, арестованный недавно учитель. Очевидно, его только что выпустили из тюрьмы.

Логин догадался, что устраивают овацию «невинно пострадавшему», – ведут его с почетом по городу, показать всем, что репутация Молина не пострадала. Лица были торжественные и, как часто бывает в неожиданно-торжественных случаях, довольно-таки глупые. Герой торжества хранил на лице угрюмо-угнетенное и очень благородное выражение и шел ребром. Лет двадцати семи; лицо, покрытое рябинами и прыщами; багровый нос записного пьяницы. Копна курчавых волос приподымала на голове поярковую шляпу. Лоб узок; череп с хорошо развитым затылком казался толстостенным; громадные скулы придавали лицу татарский характер. Синими очками в стальной оправе прикрывались тусклые, близорукие глаза. В руках громадный букет цветов.

Поравнявшись с этим обществом, Логин приподнял шляпу. Мотовилов сказал:

– Вот кстати, Василий Маркович, пожалуйте-ка к нам сюда!

Логин остановился на мостках и спросил:

– Прогуливаетесь, Алексей Степаныч? Триумфальная толпа приостановилась посреди улицы. Все смотрели на Логина с вызывающей угрюмостью.